Hi-Tech

Существует ли предел научных знаний?

Для тех, кто видит в науке прямой путь к истине мира, эта цитата может быть неожиданной или может быть даже разочаровывающей. «То, что мы наблюдаем, это не природа сама по себе, а природа, представленная нашему методу наблюдения», писал немецкий физик Вернер Гейзенберг, который первым понял неопределенность, присущую квантовой физике. Значит ли это, что так называемая научная истина — не больше чем большая иллюзия? Выходит, Гейзенберг считал, что наши научные теории зависят от нас как от наблюдателей?

Почему мы способны создавать машины, которые обрабатывают информацию с такой удивительной эффективностью? Вы можете быстро возразить: почему тогда самолеты летают и антибиотики работают? Во вселенной есть порядок, и наука его постепенно раскрывает. Разумеется, такие изобретения и многие другие основаны на законах природы, которые функционируют независимо от нас.

Мы устраняем ненужные сложности и сосредоточиваемся на сути, на основных свойствах изучаемой нами системы. Да, это несомненно: во вселенной есть порядок, и задача науки — находить его схемы и закономерности, от кварков и млекопитающих до целых галактик, определять их общими законами. Затем создаем описательный нарратив поведения системы, который, в лучших случаях, также легко предсказуем.

Мы наблюдаем ее поведение, измеряем ее свойства, создаем математические или концептуальные модели, чтобы лучше ее понять. В пылу исследований зачастую упускается, что методология науки требует взаимодействия с изучаемой системой. Мы наблюдаем не саму природу, а природу, отраженную в данные, которые мы собираем при помощи наших машин. Для этого нам нужны инструменты, которые выходят за рамки нашего чувствительного диапазона: для изучения самого маленького, самого быстрого, самого далекого и практически недостижимого, как то недра нашего мозга или ядра Земли. И если допустить, что наши инструменты ограничены, наш взгляд на мир определенно будет близоруким. В свою очередь, научный взгляд на мир зависит от информации, которую мы можем получить при помощи наших инструментов. Мы можем заглянуть в природу вещей только до определенного момента, и наш вечно меняющийся взгляд на мир отражает фундаментальное ограничение того, как мы воспринимаем реальность.

Сейчас, как и в 17 веке, теории, которые мы создаем, и наш взгляд на мир меняются вместе с изменением наших инструментов исследования. Достаточно вспомнить, какой была биология до появления микроскопов или секвенирования генов и какой была астрономия до появления телескопов, физика частиц до столкновения атомов в коллайдерах и появления быстрой электроники. Эта тенденция — отличительная черта науки.

«Если мы не можем дойти до сути вещей, зачем пытаться?». Иногда люди принимают это заявление об ограниченности научного знания как пораженческое. Нет ничего пораженческого в понимании ограничений научного подхода к знаниям. Но это неправильный подход. Меняется лишь чувство научного триумфализма — убеждение, что ни один вопрос не останется за рамками научного понимания. Наука остается нашей лучшей методологией создания консенсуса о принципах природы.

К примеру, множественная вселенная: допущение, что наша вселенная — лишь одна из множества других, каждой со своим набором законов природы. В науке определенно будут неизвестности, которые мы не сможем раскрыть, принимая существующие законы природы. Любые доказательства их существования будут косвенными: например, след в микроволновом фоне космоса, оставшийся после столкновения с соседней вселенной. Другие вселенные лежат за пределами нашего причинно-следственного горизонта, мы никогда не получим от них сигнал и не отправим свой.

Научные представления происхождения Вселенной будут неполными, потому что полагаются на концептуальные рамки: сохранение энергии, относительность, квантовая физика и другие. Другие примеры принципиально непознаваемого можно обозначить тремя вопросами о происхождении: Вселенной, жизни и разума. Почему вселенная действует по этим законам, а не по другим?

В случае с сознанием проблема заключается в прыжке от вещественного к субъективному — например, от активации нейронов к ощущению боли или красного цвета. Точно так же, если мы не сможем доказать, что существует лишь один из нескольких биохимических путей, создающих живое из неживого, мы не сможем точно узнать, как появилась жизнь на Земле. Но откуда нам знать? Возможно, какое-то рудиментарное сознание могло возникнуть в достаточно сложной машине. Как мы определяем — а не предполагаем — что что-то обладает сознанием?

Можем ли мы полностью понять то, частью чего являемся? Как это ни парадоксально, именно наше сознание наделяет мир смыслом, даже если эта смысловая картина будет несовершенной. Мы не можем отделить наши описания реальности от того, как мы переживаем эту реальность. Подобно мифической змее, которая кусает собственный хвост, мы застреваем в круге, который начинается и заканчивается нашим опытом жизни в этом мире. Это игровое поле, на котором разворачивается игра в науку, и если мы будем играть по правилам, мы сможем увидеть лишь толику того, что лежит за пределами этого поля.

Показать больше

Похожие публикации

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Кнопка «Наверх»